Неточные совпадения
Маленькая горенка
с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке,
с пером в руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно
ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
— «Человек рождается на страдание, как искра, чтоб устремиться вверх», —
с восторгом вскричал
маленький Твердохлебов, и его личико сморщилось, стало еще
меньше. Обнажая шоколадную конфекту, соскабливая
с нее
ногтем бумажку, Томилин погасил восторг этого человечка холодными словами...
Дня через три, вечером, он стоял у окна в своей комнате, тщательно подпиливая только что остриженные
ногти. Бесшумно открылась калитка, во двор шагнул широкоплечий человек в пальто из парусины, в белой фуражке,
с маленьким чемоданом в руке. Немного прикрыв калитку, человек обнажил коротко остриженную голову, высунул ее на улицу, посмотрел влево и пошел к флигелю, раскачивая чемоданчик, поочередно выдвигая плечи.
— И потом еще картина: сверху простерты две узловатые руки зеленого цвета
с красными
ногтями, на одной — шесть пальцев, на другой — семь. Внизу пред ними, на коленях,
маленький человечек снял
с плеч своих огромную, больше его тела, двуличную голову и тонкими, длинными ручками подает ее этим тринадцати пальцам. Художник объяснил, что картина названа: «В руки твои предаю дух мой». А руки принадлежат дьяволу, имя ему Разум, и это он убил бога.
— Он широко через стол протянул руку Любке и стиснул ее безвольные,
маленькие и короткие пальцы
с обгрызенными крошечными
ногтями.
Иногда сестра приходила
с ними в его комнату, — они чопорно протягивали ему
маленькие пальчики
с розовыми
ногтями, дотрогиваясь до его руки так осторожно, точно боялись сломать ее.
Он любил белолицых, черноглазых, красногубых хеттеянок за их яркую, но мгновенную красоту, которая так же рано и прелестно расцветает и так же быстро вянет, как цветок нарцисса; смуглых, высоких, пламенных филистимлянок
с жесткими курчавыми волосами, носивших золотые звенящие запястья на кистях рук, золотые обручи на плечах, а на обеих щиколотках широкие браслеты, соединенные тонкой цепочкой; нежных,
маленьких, гибких аммореянок, сложенных без упрека, — их верность и покорность в любви вошли в пословицу; женщин из Ассирии, удлинявших красками свои глаза и вытравливавших синие звезды на лбу и на щеках; образованных, веселых и остроумных дочерей Сидона, умевших хорошо петь, танцевать, а также играть на арфах, лютнях и флейтах под аккомпанемент бубна; желтокожих египтянок, неутомимых в любви и безумных в ревности; сладострастных вавилонянок, у которых все тело под одеждой было гладко, как мрамор, потому что они особой пастой истребляли на нем волосы; дев Бактрии, красивших волосы и
ногти в огненно-красный цвет и носивших шальвары; молчаливых, застенчивых моавитянок, у которых роскошные груди были прохладны в самые жаркие летние ночи; беспечных и расточительных аммонитянок
с огненными волосами и
с телом такой белизны, что оно светилось во тьме; хрупких голубоглазых женщин
с льняными волосами и нежным запахом кожи, которых привозили
с севера, через Баальбек, и язык которых был непонятен для всех живущих в Палестине.
Коротков побежал через колонный зал туда, куда ему указывала
маленькая белая рука
с блестящими красными
ногтями. Проскакав зал, он очутился на узкой и темноватой площадке и увидал открытую пасть освещенного лифта. Сердце ушло в ноги Короткову, — догнал… пасть принимала квадратную одеяльную спину и черный блестящий портфель.
Начиная
с маленькой плеши на голове и кончая длинными розовыми
ногтями, всё на этом человеке было старательно выутюжено, вычищено и словно вылизано, хоть под венец ступай.
— Изволь, государь-батюшка, скушать все до капельки, не моги, свет-родитель, оставлять в горшке ни
малого зернышка. Кушай, докушивай, а ежель не докушаешь, так бабка-повитуха
с руками да
с ногтями. Не доешь — глаза выдеру. Не захочешь докушать, моего приказа послушать — рукам волю дам. Старый отецкий устав не смей нарушать — исстари так дедами-прадедами уложено и нáвеки ими установлено. Кушай же, свет-родитель, докушивай, чтоб дно было наголо, а в горшке не осталось крошек и мышонку поскресть.
— Дойдем и до Марии. Как ты волнуешься, однако, у тебя даже
ногти посинели. Может быть, дать вина? Ну, не надо, терпи. Я продолжаю. Когда у тебя началось
с Марией… конечно, при моем
маленьком содействии, я окончательно поверил, что ты…
— Это не шутка, Николай Иванович; вы говорите такие вещи и при людях, которые меня не знают и видят в нагольном полушубке… потому что… — Голос у него оборвался, и снова
маленькие красные ручки
с грязными
ногтями заходили от полушубка к лицу, то поправляя усы, волосы, нос, то прочищая глаз или почесывая без всякой надобности щеку.
— Брат хоть и злодей мне, — продолжал великий князь, — хоть и посягал на мою душу, на Москву — за то и посажен в железа, — да я лиха смертного ему не желаю, видит господь, не желаю. Хочу только проучить его, наказать, аки отец наказывает. Хочу добра Москве и братьям моим. Кому ж и печальником быть о них! Ведь я старший в семье. А
с Андреем от
малых ногтей возросли вместе.